Я выжила…

«… ты должна успеть рассказать людям о том, что пережила,

ты должна успеть… Ты не сможешь унести это с собой! … Память

о прошлом не должна погибнуть».

Нехама Вайсман

Если фотографии могут согреть, то именно такие, живые, как этот снимок Нехамы Иоановны Вайсман, профессора кафедры литературы БГПУ, заслуженного преподавателя высшей школы, члена Союза журналистов и Союза писателей, ветерана труда.

Эта фотография из личного фонда Нехамы Иоановны Вайсман. Здесь ей чуть за семьдесят, но сколько жизни, света, любви в этом взгляде! И невозможно поверить, что эти глаза видели боль и страдания родных, видели смерть, видели черное дуло пистолета и вспышку от выстрела, выстрела в нее, в 19-летнюю Нехаму, Нюсеньку, как называла ее мама…

Судя по подписи, этот фотопортрет, явно любительский, был очень дорог Нехаме: «Дома сфотографировалась. Она у меня одна … . Но я здесь улыбаюсь». Она улыбалась, она источала тепло и позитив… Словно и не было в ее жизни тех страшных четырех лет, прожитых в еврейском гетто. Все круги ада ей суждено было пройти здесь, на земле.

Там, в еврейском гетто, балансируя на краю жизни и смерти, Нехама нашла в себе силы, чтобы вести дневник, каждое слово в котором могло оказаться последним…

Отдельные записи из дневника Нехама Вайсман, спустя десятилетия, опубликовала в автобиографических книгах «Не допустить!», «Мой земной поклон». Сегодня они хранятся в Государственном архиве Амурской области, в личном фонде Нехамы Иоановны Вайсман. Здесь же – ее рукописи, сценарий литературно-музыкального вечера «Нет фашизму», личная карточка Московской ассоциации евреев – бывших узников гетто и нацистских концлагерей, фотографии.

Из книги Нехамы Вайсман «Мой земной поклон. Страницы жизни»: «Нельзя забыть тот страшный день – 22 июня 1941 года… тогда, в 1941-м, я только окончила школу… Мы были счастливы, строили планы на светлое будущее, и были все живы… Я вспоминаю их всех, красивых, нарядных, пришедших на выпускной бал 17 июня 1941 года. … Мне доверено слово, и я страстно говорю: «Перед нами открыты все двери, двери вузов, наук и дворцов…». … Радостно кружимся в последнем школьном вальсе. Радостно бродим по улицам родного города в эту ночь, глядимся в воды Днестра, планируем свои судьбы. Я разрываюсь между физикой, медициной и литературой… 21 июня нас, окончивших школу с золотыми медалями, приняли в (мед.) институт, а ночью … началась война!»

Нехама с родителями не успела эвакуироваться и осталась в оккупированном Могилеве-Подольском: «… Нас загнали в самый неприглядный район города, а через некоторое время велели возвести высокие каменные стены, за выход из которых полагался расстрел. По приказу оккупантов нам велели вырезать из тряпок жёлтые звёзды «Могендуведы» и пришить к одежде, чтоб каждый мог определить еврея. Мы были обречены на голод, болезни, медленное умирание».

Решение опубликовать страницы дневника дались Нехаме Иоановне нелегко: «Не знаю, сколько мне судьбой отмеряно жизни, не знаю, смогут ли мои усталые глаза перечесть то, что я писала тогда, в гетто, и пишу сейчас, но что-то вдруг растревожило сердце: ты должна успеть рассказать детям, внукам, людям о том, что пережила, ты должна успеть… Ты не сможешь унести это с собой! …

Я выжила. … начала вести по ночам дневник».

Из дневника: «1942 год

27 января. 17 прожитых лет остались позади… Теперь я сижу за столом в сырой комнате, со стен которой капает вода. … Грязь, голод, холод, эпидемии. Ежедневно у нас по 30-40 минимум и по 80-90 максимум мертвецов, которых из-за невозможности копать могилы (на дворе 20-30 мороза) кидают на кладбище. … За 7 месяцев войны я стала взрослой. … мама говорит, что я постарела на 5 лет. Мне еще так хочется жить и дожить. По улицам ходят живые трупы, покрытые вшами. А рядом – грабители, насильники, убивавшие людей у меня на глазах. Люди-звери, которые закапывали живыми маленьких детей.

6 февраль. Вечер. … евреи гибнут, как мухи, из-за голода, холода. Мамуся расстроенная пришла на днях, видела, как вынесли девушку в мокрых рваных трико. Тело ее было в ранах и струпьях, из них сочился гной от нечисти. Этот труп швырнули в повозку, где лежали 10 других, и повезли.

28 февраль. Вечер.

… Вчера видела ужасную картину: знакомая семья буковинцев – старик, старуха, сын 30 лет с женой, сестрой и маленьким чудо-ребенком 1 ½ лет.

Теперь старик, сын уже умерли. Жена его – в тифозном бараке. Сестра с отмороженными ногами, старуха и ребенок … ютятся в темном сыром складе. … Ох, жизнь! Я иногда думаю о себе, анализирую, но как смешно теперь это в сравнении с жизнью.

16 апрель.

… Жизнь кругом – кошмар: Дом с решетками. В крайнем окне у решетки покрытая рядном девушка лет 16. Она одна из 5 оставшихся в этом доме, в котором было 26. Растрепанная, с потухшими глазами, с голосом, разрывающим душу, поет или кричит. … лицо покрыто смертельной бледностью, рот судорожно раскрывается: «Люди добрые, люди милые, помогите!» … Девушку эту я знаю, она занималась в школе. Ей готовилось радостное будущее. А потом война, смерть отца, тиф, воспаление мозга, сумасшествие. «Помогите!» И мне кажется, что все мы сидим глубоко в земле, за решеткой и кричим: «Помогите!» – и никто не хочет помочь, а мир ведь так велик и необозрим. … Где, когда конец? …

26 апрель. …Пишу. О чем? Не знаю. О том ли, что погибают люди (из соседей-буковинцев 5 человек погибло, остался один маленький Герман, со второго этажа соседнего дома ежедневно выносят по 2 мертвеца, сегодня – мать 5-ти детей); о том, что евреи должны носить знак позора – еврейский национальный знак – могендувед, ходить только 4 часа в сутки …

1943 год

24 январь. … сегодня, 24 января 43 г. 3 год войны, 3 год еврейского рабства, 3 год нищеты, унижений и горя, 43 г. 20 века, века культуры, науки, прогресса».

Долгожданное освобождение пришло весной 1944-го. Но последний день оккупации едва не стал последним в жизни Нехамы: «… 18 марта 1944 года, … зашел офицер. … он кинулся к корзинке, в которой лежала подушка. … он не мог ее открыть. Боясь, что он в гневе может расправиться с отцом, с матерью, я кинулась помочь. Приняв этот акт за агрессию, он выхватил пистолет и на расстоянии полуметра выстрелил мне в голову. Пуля прошла мимо виска, почти коснувшись волос. Папа долго хранил гильзу от патрона, выпущенного в его единственную дочку. Да, ангел-хранитель спас мою жизнь. …

1945 … когда в майскую ночь загремели артиллерийские залпы, мы сорвались в ужасе, помня о бомбежке 22 июня, и вдруг – о счастье долгожданное! Это – Победа! Победный салют! Бросались друг к другу, обнимались, целовались, плакали от счастья и непроходимой боли перенесенных страданий. …      Много лет прошло, много радостей дарила мне жизнь, … но ничто не может сравниться с бездонной радостью, которую я пережила в ту памятную ночь, и не я одна».

Тяжело, страшно даже читать эти воспоминания. А пережить?.. «Холокост» – в переводе с древнегреческого «всесожжение», «полное сожжение». Откуда черпал человек силы, чтобы выжить в битве со всепожирающим молохом? Какая сила защищала на земле и на небесах?.. Может быть, их хранила та самая Звезда Давида, которую фашисты заставляли пленных евреев носить на груди? Не даром «Могендовид» – в переводе с иврита – «щит Давида». Или сила веры, что наступит время, «и вернется на землю любовь»… Как вернулась она в жизнь Нехамы и ее родителей. В книге воспоминаний она напишет: «… много радостей дарила мне жизнь – я с отличием окончила университет, … вышла замуж, родила прекрасных сыновей, дождалась внуков, была любима учениками …».

Нехама Иоановна Вайсман и сегодня улыбается нам с фотографий. Любовь к жизни оказалась сильнее страха смерти!